Новости БеларусиTelegram | VK | RSS-лента
Информационный портал Беларуси "МойBY" - только самые свежие и самые актуальные беларусские новости

Завет Геннадия Буравкина: Берегите Беларусь

30.05.2015 общество
Завет Геннадия Буравкина: Берегите Беларусь

Год назад, 30 мая 2014 года, не стало Геннадия Буравкина.

Страна потеряла самобытного поэта со своим неповторимым словом и стилем, одного из ярчайших представителей знаменитого «филологического поколения», известного государственного и общественного деятеля, чей авторитет был неоспорим, наконец, хорошего и светлого человека, которого просто невозможно было не любить. Не будучи официально народным поэтом, Геннадий Буравкин был народным по своей сути. Недаром даже после смерти в печати его до сих пор называют народным поэтом, ведь таким он был в нашем сознании при жизни, таким и остался.

Мы виделись с Геннадием Николаевичем последние две недели его жизни практически ежедневно. Позвонив, он сам попросил приходить к нему как можно чаще, чтобы мы беседовали под запись и добавил: «Я тебе даю право в любое время приходить и задавать любые вопросы». Он хотел успеть сказать то, что не успел написать. Геннадий Николаевич не просто догадывался - он точно знал, что идет отсчет последних его дней. Он даже точный срок тогда назвал - две недели. И не ошибся ни на один день.

Жизнь внезапно и стремительно заканчивалась. Буравкин же не успел написать мемуары и, наверное, хотел хоть в таком виде оставить воспоминания. Ранее давние его друзья - Рыгор Бородулин и Владимир Некляев, а вместе с ними Александр Федута и автор этих строк не раз пытались убедить Буравкина взяться за мемуары, но он не торопился. Впрочем, причину отказа каждый раз называл одну и ту же: ближайшие его друзья Василь Быков и Валентин Болтач (и не только они), написав воспоминания, вскоре ушли из этого мира. В этом Геннадий Николаевич видел бесспорную закономерность и обреченность. Так и сказал мне: он хочет завершить работу над поэтической книгой «Лісты да запатрабавання», которую видел тогда последней своей книгой поэзии, а после, надеялся, Бог дарует ему еще лет пять, чтобы успеть написать воспоминания. Откладывая не один год эту работу, он, наверное, хотел обыграть судьбу. И это ему действительно почти удалось. «Лісты да запатрабавання» вышли в 2010 году, в запасе писателя оставалось еще почти четыре года. Однако проблема была в том, что за мемуары он так и не взялся. И вот теперь мы, торопясь, ежедневно разговаривали по часу-полтора, но Геннадий Николаевич быстро уставал, и мы прощались до следующего дня...

Ниже впервые приводятся фрагменты тех разговоров.

Что такое жизнь?

- Геннадий Николаевич, извините, но, может, буду неудобные вопросы задавать.

- Я понимаю. Я тебе разрешаю.

- О чем вы думаете в эти, пожалуй, самые трудные для вас месяцы?

- В эти месяцы я думаю, если говорить общими словами, о жизни. А если говорить конкретнее, то думаю: вот что такое жизнь, уже прожитая? Понимаешь, пока жизнь не прожита, совсем иначе думаешь и о ней, и о возможностях, и о каких-то вещах, которые хотел бы сделать. А вот когда она уже практически прожита, совсем иначе думаешь. И я не знаю даже, где тут справедливее точка зрения...

Первое, о чем думается, это гордость за свое поколение. Гордость за то, что мы делали для Беларуси, что мы делали для белорусской литературы. Это же и Василь Быков, и Владимир Короткевич, и Михаил Стрельцов, и Рыгор Бородулин. И все это происходило, как говорят, на моих глазах, а иногда, может, и с моим неким участием. И, конечно, я горжусь этим. Хотя есть одно горькое ощущение, что я мог бы сделать больше и интереснее. Дело в том, что все время я откладывал - немного позже, немного позже, вот подождем... А видишь, как получается в жизни: приходит время, когда уже нечего ждать, когда некуда откладывать...

- Вы сказали, что сделали бы интереснее - вы говорите о своей поэзии?

- Да, прежде всего, прежде всего.

- Вы об этом более всего жалеете сейчас?

- И об этом. А еще о том, что в свое время я, может быть, был не активен и не слишком открыт.

- Активны в чем?

- В жизни, в реагировании на события жизни. Активен в реакциях на происходящее... Что такое литература? Это собеседник со всем миром. Собеседник, во всяком случае, с очень большим количеством людей. Вот я так себе представляю. И, может быть, это чересчур смело, но я так себе представляю и свою позицию, и свои возможности.

- А вам жаль, что вы столько усилий и времени отдали государственной и общественной работе?

- Ты знаешь, и жаль, и нет. Жаль, конечно, ведь - я уже когда-то, по-моему, говорил, - что моя работа на Гостелерадио украла у меня, как минимум, три сборника стихов... Конечно, жалко. А в то же время как подумаю: я кое-что сделал, что другие не сделали бы, если бы там были, на этом посту...

- Может, даже не подумали бы сделать.

- Может, даже и не подумали бы, да. Поэтому не просто ответить... И жалко, и нет.

- Между тем, Рыгор Бородулин, говоря о вас незадолго до своего ухода, прежде всего вспоминал то, что вы сделали для Беларуси, в том числе на посту председателя Гостелерадио. Он сокрушенно говорил, что сегодняшние чиновники этого не помнят, но зато помнит Беларусь.

- Дай бог... Дай Бог, чтобы так было. Боюсь, что в чем-то все это забывается, вытаптывается. Так что, дай Бог, чтобы так было.

- Что касается книг поэзии, которые у вас украла, по вашим словам, эта должность, - как это происходило: стихи к вам приходили, но не было времени сесть и записать их?

- Да-да-да... Ты вот когда будешь разбирать завалы бумаг, то увидишь, сколько там, как говорится, зерен, из которых что-то могло быть. Могло быть и не было. И я говорю, что, конечно, сожалею, сожалею...

- Но какие ваши стихи самые дорогие для вас?

- Для меня самые дорогие стихи последнего, как говорят, журавлиного времени. Почему они мне самые дорогие? - Там мое настроение. Поэтому и «Жураўліная пара» - это дорогая для меня книга.

- Наверное, и «Лісты да запатрабавання»?

- Да, но «Лісты да запатрабавання» - более медленная, спокойная книга, а «Жураўліная пара» дорога тем, что там настроение, которое было со мной в те дни, в ту пору.

- Между прочим, очень удачные названия - «Жураўліная пара» и особенно «Лісты да запатрабавання» - вы как-будто писали письма в вечность с мыслью, что, может, когда-нибудь, когда вас уже не будет, они кому-то и пригодятся.

- Ну, тут не в вечность, так как в вечность - это очень высоко и далеко. А это надежды, что в будущем внуки, друзья...

- Внуки друзей.

- Да, я не против, если они обратятся к моим стихам, которые сегодня они, может, не заметили, прошли мимо, но завтра придут к ним. Вот такая надежда у меня была...

Защита Быкова

- Вы, Геннадий Николаевич, и сами, наверное, знаете, что не зря жизнь прожили, так как многое сделали...

- Нет, не зря. Это я смело скажу, потому что три вещи, которые я сделал, делают мне честь. Это то, что я сделал национальное Белорусское телевидение; то, что участвовал в защите Быкова; третье - Конгресс за независимость. Так что, вот запиши.

- Когда в 1966 году вы вместе с Анатолием Вертинским писали письмо в ЦК КПБ в защиту Василя Быкова, которого в то время начали шельмовать за повесть «Мёртвым не балiць», вы были совсем молоды. Как вы решились на это? Неужели не было страшно? Вы же вы понимали, что рискуете?

- Абсолютно... Я тебе скажу, что риск был обусловлен молодостью. И в то же время она была вызвана пониманием долга. Я понимал - и, думаю, что Толя тоже, - что если мы пропустим и на этот раз, то потом нас уже и за людей не посчитают. Поэтому мы и сделали это. Сделали сознательно... Потому что тут сказать?.. Ну, конечно, было страшновато, ведь я рисковал дальнейшей перспективой. Было понятно, что это не понравится, что это будет иметь соответствующие последствия, но у меня были свои принципы, которые были для меня важнее. То же, я думаю, было и с Толей Вертинским. То же, думаю, было и с другими, кто подписал это письмо.

- Но были и такие, кто отказался подписать.

- Таких почти не было. Почему? - Потому что с предложением подписать мы подходили к конкретным лицам. И мы уже знали, что этот человек таких вот настроений, этот - таких, и притом в отношении Василя Быкова. Не просто демократических настроений, а именно в отношении Быкова. Поэтому каких-то больших отказов не было. Случались некоторые заминки. Например, первый раз не подписал Науменко - только со второго раза. Из старейших же отказался подписать Илья Гурский. Когда мы к нему подошли с предложением подписать, он не только отказался, но сказал: «Ой, мальчики, будет вам за это! Партия не любит коллективных писем. Поэтому подумайте». Вот это было. Это Илья Данилович Гурский, уважаемый довольно писатель. А так не было проблем, потому что я же говорю, что мы не абы к кому подходили, большинство этих людей мы хорошо знали.

Человек Машерова

- Что касается вашего председательства в Гостелерадио: это же Петр Машеров дал вам карт-бланш, чтобы Белорусское телевидение стало белорусским?

- В определенном смысле.

- Но почему все это сейчас вспоминаю - Геннадий Николаевич, что скажете: надо все-таки иногда рисковать?

- Да.

- А глубоко вы раздумывали, совершая тот или иной подобный поступок?

- Ты знаешь, не всегда. Иногда было чисто импульсивное решение, а иногда глубинное, как говорится... Так, доля риска, доля какой-то смелости, бесспорно, была. Но была и негласная защита Машерова. Все знали, что Буравкин - это человек Машерова, и не слишком бросались на меня с претензиями.

- Сегодня вы с каким чувством вспоминаете Машерова?

- Машерова вспоминаю как интересную историческую личность, как человека сложного, но очень интеллигентного. И человека, скажем так, противоречивого, человека своего времени, человека своей эпохи. И человека, с которым я хотел бы встречаться и говорить.

- Это не ровня сегодняшнему руководителю?

- Что вы! Господи!

- Вспоминается такая запись Алеся Адамовича в блокноте: «... А кто-то, возможно, будет смотреть на фотографию твоего времени или читать вот это... Ну, а вы? Вы как?.. Неужели вы все еще позволяете фюреру дурачить вас?» Написано это было в 1989 году, а как пророчески сегодня звучит.

- Я думаю, что и сегодня эта фраза очень насущная.

- Причем с ней можно обращаться не только в наше сегодняшнее время, но и в будущее также...

- Да-да.

- Ведь к сожалению, история без фюреров не обходится.

- Да. И фюреры все мельчают и подлеют.

Старшие

- Геннадий Николаевич, если говорить о старшем поколении, просил бы вас дать несколько характеристик. Например, что это была за личность - Пимен Панченко?

- Это была мне дорогая и очень высокая личность. Это был и поэт замечательный, и человек искренний и светлый, человек детской души. В его синих белорусских глазах отражалось, может быть, самое главное в его душе. Он следил за молодой поэзией, он любил Рыгора и поддерживал нас. Он вообще был трепетный и молодой. И для меня Пимен был образцом и очень близким человеком.

- А Петрусь Бровка?

- На мой взгляд, это была сложная личность. Он очень много сделал для белорусского дела - это и то, что организовал и возглавил «Белорусскую энциклопедию», и то, что был во главе различных инициатив. А как поэт... как поэт, конечно, был слабоват. Да, как говорится, кому Бог сколько дал. Однако поэт был искренний, «непритязательный», по-русски говоря. У него есть несколько довольно приличных стихов, связанных с природой, с молодостью, - тот же «Пахне чабор», «Шумi, мой лес, шумi...». И это, считаю, должно не затеряться в истории.

- Да понимаю, что в чем противоположная Бровко личность - Аркадий Кулешов.

- Ну, не противоположная. Кулешов - молчун, человек в одиночестве. Но очень глубокий, очень талантливый. Это, конечно, мастер слова. Он строку шлифовал - чего не делал Бровка. Вообще, Кулешов выводил нашу поэзию на европейский уровень.

- Еще одно имя - Максим Танк.

- Максим Танк - это гениальный поэт. Он, конечно, в чем-то, на мой взгляд, уступал и Кулешову, и Панченко - уступал в работе над строкой, но это поэт гениальный. Ему столько было дано, что он даже, по-видимому, и не осознавал того, как много ему дано. Ну, и потом, я читал летом его дневники в 10 томе - это исповедь человека нашего времени, человека как будто бы зависимого. Исповедь искренняя, исповедь умная, исповедь болезненная.

- А какие, на ваш взгляд, основные ошибки этого поколения? Безусловно, эти писатели были людьми своего времени...

- Это, действительно, знаки своего времени. И у Бровки, и у Танка, и у других много пустого, бездумного громыхания. Но я не знаю, винить их за это или не винить. Было такое время. Мы в нем жили. Мы его дети.

- Пимен Панченко как-то сказал Рыгору Бородулину будто бы в шутку, но, видимо, и не без серьезности: «Я не сумел стать гением, так ты должен стать им. А если не станешь, то соберемся всем скопом и побьем тебя».

- Ну, удачная, но умная шутка.

- Однако почему сейчас вспомнил ее: Бородулин, на ваш взгляд, сумел стать гением?

- Конечно. Бесспорно.

- Геннадий Николаевич, извините за провокационный вопрос, но осознаете, какой величины вы поэт?

- Не совсем... Не совсем... Знаю, что я поэт искренний, поэт, как говорится, не бездарный. А остального не знаю.

Исторические личности

- Кого еще хотелось бы вспомнить - это Станислава Шушкевича. Каким он остается в вашей памяти как глава Беларуси?

- Для меня это историческая личность, бесспорно национальная, белорусская личность. Но, мне кажется, как политик он, к сожалению, не самого высокого полета.

- Что вы имеете в виду?

- Ему не хватало высоты мышления. Ему не хватало глубины анализа. Ему не хватало предвидения. А в принципе, это прекрасная личность белорусской истории.

- По моему мнению, Шушкевич не вовремя родился - это, скорее, был бы отличный руководитель будущей Беларуси.

- Ну, кто его знает, этого ведь не угадаешь. Но то, что он сделал доброе дело для истории, это бесспорно.

- И, безусловно, должен войти в историю со знаком плюс?

- Безусловно.

- А как вы относитесь к Зенону Позняку?

- К Зенону Позняку я отношусь с глубоким-глубоким уважением. То, как он мыслит об истории Беларуси, то, как он ее осмысливает и формулирует, мне очень и очень близко. И я всегда относился к нему с вниманием и уважением. Единственное, что на каких-то этапах он был, как мне кажется, чересчур радикальным, а с белорусским характером надо было быть более мягким. А так, это тоже историческая личность, которая сыграла важную роль в белорусской истории.

Дружба не продается

- Вместе с тем не могу не вспомнить две истории, причем одна похожа на другую. Это когда вам в 1990-х годах предложили публично отказаться от дружбы с Василем Быковым, и тогда вы получили бы любую должность, которую только ни пожелали. Вторая история - когда после президентской кампании 2010 года вам предложили выступить с публичным осуждением Владимира Некляева. Взамен вам обещали все возможные блага. И в обоих случаях вы отказались от предательства. На мой взгляд, это тоже поступки, которыми можно гордиться. Далеко не каждый бы так сделал на вашем месте.

- А я горжусь. Да, были такие неофициальные предложения: выступи, осуди Некляева - и будут выходить твои книжки, и ты будешь, как говорят, в почете. Я отказался, потому что для меня дружба, тем более дружба с выдающимся поэтом Некляевым, дороже. Тем более что Некляев, по моему мнению, это человек в чем-то новый для белорусской литературы, для белорусской поэзии. Очевидно, что это не только яркий самобытный поэт - это и общественный деятель с откровенно выраженной позицией, который рвется в бой и, на мой взгляд, разумно и интересно защищает свои позиции, позиции демократические, позиции национальные. Думаю, что по яркости и по активности такого у нас в последнее время не было.

- А как поэт?

- Поэт первоклассный. Недаром Рыгор Бородулин, когда начинал разговор о современной поэзии, обычно начинал с Некляева. Его последние поэмы, стихи его - это просто чудо по мастерству, а, во-вторых, его поэзия - очень мудрая и умная. Это настоящий поэт, настоящий, на годы.

- Однако что касается Некляева-политика: вы же одно время хотели убедить его, чтобы он ушел из политики и сосредоточился исключительно на творчестве, чтобы не тратил время на политическую деятельность.

- Ну, дорогой мой, я действительно пытался это сделать в свое время - мне это не удалось. Но я доверяю Некляеву - раз он сделал так, значит, для этого были очень веские причины. А то, что он сделал, - это его решение, это его судьба. Я верю ему. И поэтому принимаю его решение.

- А могу попросить вас сказать несколько слов лично Некляеву?

- Володя, с твоим темпераментом, с твоим талантом, с твоей мужеством я жду от тебя очень-очень многого. Дай Бог, Володечка, чтобы ты исполнил все то, на что надеются читатели, друзья, в конце концов, ты сам. Счастья тебе, Володечка, и долгих лет жизни.

Просьба к тем, кто остается

- Наверное, в эти трудные дни вы, Геннадий Николаевич, думаете и о том, что оставляете эту страну отнюдь не такой, о которой все мы мечтали и до сих пор еще мечтаем?

- Я мечтаю, стремлюсь к белорусской Беларуси. Это пока что не произошло.

- Но, по вашему мнению, эта белорусская Беларусь когда-нибудь все же будет?

- Хочу, чтобы была. Хочу. Но ты знаешь, вера эта слабая.

- А какова судьба, на ваш взгляд, ждет белорусский язык?

- Я все больше понимаю место языка в жизни народа и в моей личной жизни. Я все больше понимаю значение языка для единения народа. Конечно, я думаю о языке и могу подтвердить в конце своей жизни: если не будет языка, то не будет белорусской нации, не будет белорусского народа.

- Геннадий Николаевич, могу еще попросить вас сказать что-то тем, кто остается?

- К тем, кто останется, у меня одна просьба: беречь Беларусь, продолжать то, что сделали и не доделали ее лучшие сыновья. И надеяться, что все мы - и те, что были, и те, что будут, и те, что есть, - все мы вечны. Вечны в нашем языке, вечны в нашей истории, вечны в белорусской земле, в белорусском слове.

Сергей Шапран, «Новы час»

Последние новости:
Популярные:
архив новостей


Вверх ↑
Новости Беларуси
© 2009 - 2024 Мой BY — Информационный портал Беларуси
Новости и события в Беларуси и мире.
Пресс-центр [email protected]