Лягушка в котле

Игры в «сверхдержаву» привели к закономерному результату: россияне начали умирать.

Речь идет не только о тех, кто добровольно или по принуждению отправился воевать в Донбасс или в Сирию, но и о гражданах, не покидающих пределы страны. Умирают такие люди от самых, казалось бы, банальных причин, в частности, от гриппа. Высокая смертность в период эпидемии объясняется просто – отсутствием импортных лекарств.

«В Кургане сейчас критическая ситуация по гриппу, «Тамифлю» (противовирусного препарата) там нет, наблюдаются проблемы и с антибиотиками. При этом свирепствует тяжелый грипп с переходом в пневмонию. Люди усиленно ищут лекарства, но протестных настроений в городе пока нет», – сообщает екатеринбурженка Вера Кузнецова.

«В Екатеринбурге его тоже нет, подруга нашей сотрудницы из Кургана специально просила найти его для нее. Я тоже спрашивала в аптеке, но его нет и у поставщиков. Препарат швейцарский», – добавляет Вера.

Оставим в стороне моральные оценки государства, которое считает своим приоритетом участие сразу в двух вооруженных конфликтах на чужих территориях ценой жизни и здоровья собственного населения. Интересно другое – реакция граждан на сложившуюся ситуацию. Большинство наблюдателей сообщает: по мере того, как спадает патриотический угар, в настроениях обывателей берет верх молчаливое недовольство, апатия и одновременно – попытка приспособиться к новым условиям растущей бедности и дефицита. В целом россияне стали меньше винить в своих бедах Обаму и Госдеп, но и до открытых обвинений собственного правительства дело пока не доходит.

«Большинство воспринимает ситуацию как естественный процесс: «от нас все равно ничего не зависит», – делится своими наблюдениями другой уралец, Юрий Сибирьянов.

«Мы просто привыкли жить хорошо, ездить отдыхать за границу. Раньше ведь жили без этого. Переживем». Такие слова я слышу чаще всего в своем непосредственном окружении», – согласна с ним активистка из Екатеринбурга Елена Сенникова. Аналогичными комментариями поделились и другие наблюдатели.

Похожая ситуация сложилась в августе прошлого года, когда сжигали санкционные продукты. Еще тогда я писала, что вряд ли стоит ожидать по этому поводу массовых волнений - россияне научились привыкать даже к самым диким и абсурдным решениям правительства. В последние несколько лет сложилось впечатление, что основной функцией российских пропагандистов, идеологов и политологов стало не только создание виртуальной реальности, но и объяснений того, почему иная реальность оказалась невозможной.

Интересно, что подобные оправдания чаще всего создаются «задним числом», когда то или иное решение уже принято властью, и затем становится очевидно, что оно не одобрено населением. Так было со знаменитым «антисиротским» законом, когда в ответ на возмущение судьбами сирот, лишенных приемных семей, один за другим стали выходить фильмы об «ужасах иностранного усыновления».

При этом нельзя сказать, что в сложившейся ситуации виноваты одни лишь власти и их пропагандисты: спрос не только не уступает предложению, но и превышает его. К сожалению, даже после принятия Государственной Думой или лично Путиным решений, явно идущих вразрез с интересами общества, главной реакцией большинства становится не желание изменить ситуацию, а потребность получить объяснение, чего ради их жертвы были принесены.

На самом деле, конформизм свойственен человеческой природе, это одно из необходимых условий выживания. Умение смириться с тем, что невозможно изменить – своего рода трансформированный инстинкт самосохранения, дающий возможность выживать в нечеловеческих порой условиях. Однако природой мудро предусмотрены и другие, не менее важные механизмы адаптации - к примеру, ощущение тревоги, явной ненормальности ситуации, «красные флажки» здравого смысла, морали и совести, инстинкт борьбы в случае наступления на твои права, механизм рационального мышления и сомнений, и, в конце концов, элементарные границы нормы и патологии.

К сожалению, у большинства россиян (чаще всего из-за безответственности, инертности и страха перед беспощадной и непредсказуемой государственной машиной) атрофируются все другие инстинкты, помимо конформизма. Гражданин тоталитарного государства убежден, что он ничего не в состоянии изменить, да и не имеет права менять; борьбу с государством он воспринимает как нечто близкое к святотатству, но, тем не менее, отдельные решения правительства или отдельные ситуации все же выбивают его из колеи, реже в области морали, чаще – в сфере личного комфорта.

При этом таких людей чаще всего само ощущение дискомфорта пугает больше, чем суть принятого властью решения. Иллюзия комфорта и стабильности у человека такого типа – единственная компенсация за несвободу и бесправие, ощущение призрачной защищенности – последняя пристань, куда он сбегает от пугающей реальности. Главным желанием в такой обстановке становится потребность не изменить ситуацию, а вернуть утраченный комфорт. Главным способом такого возвращения становится мало-мальски логичное объяснение того, что очередной удар по его нормальной жизни был правильным, верным и предпринятым для его же блага.

В результате объяснения, оправдания и запоздалые обоснования (равно как и обещания неминуемых улучшений в будущем) необходимы большинству населения России, как воздух. Человек тоталитарного общества видит в этом единственный способ психологического выживания, а потребность в рационализации происходящего порой перекрывает иные инстинкты, потребности и разумные доводы. Соответственно, работа всех аналитических и медийных структур в такой стране направлена не на решение проблем, а на объяснение «нормальности» их возникновения. Российские власти прекрасно видят: что до тех пор, пока большинству населения объяснения будут важнее, чем изменения, действующему режиму ничего не угрожает.

Эта уже привычная модель поведения «решение плюс объяснения» все-таки может дать сбой. Российский обыватель научился не реагировать на ложь, убийства, войны, словом, на явления, находящиеся в сфере права, морали, логики. Однако он не может не реагировать на собственные инстинкты выживания. Что же, в конечном счете, окажется сильнее - потребность большинства в восстановлении хотя бы относительного психологического комфорта, который обеспечивается высокой приспособляемостью к ситуации и потребностью в ее объяснении, или более материалистическая потребность в улучшении условий жизни, а порой и в сохранении самой этой жизни?

На мой взгляд, ответ на этот вопрос во многом зависит не только от степени ухудшения жизни россиян, но и от темпа такого ухудшения. При сравнительно медленном темпе адаптационные механизмы могут оказаться сильнее – в полном соответствии со старой метафорой о лягушке, медленно подогреваемой в котле, которая, как мы помним, в итоге незаметно для себя сварилась.

Ксения Кириллова, «Радио Свобода»