Я выхожу

Теперь Романа Бондаренко знает весь мир.

Сегодня я все-таки туда дошла. Вчера не было сил. Моральных. Не могла заставить себя поверить, что вот так, вдруг, неожиданно, ни за что может погибнуть человек, пишет читательница Telegram-канала «Баста!».

Я не знала его. Да и никто в Беларуси его не знал. Соседи — да, сослуживцы—товарищи — да, однокашники, одноклассники.

Теперь его знает весь мир.

Я пришла к нему во двор. Пришла потому, что ублюдки не дали пройти маршем. Разогнали, залили газом, какой-то пеной, забили дубинками. Я сидела на ступеньках Чигладзе, смотрела на то, как хватают девчат и молча плакала. Было страшно? Нет. Переполняла злость, ненависть, непонимание одного: как ОНИ не понимают, что перед ними — народ?

Повалили какую-то женщину. Она упала, шапка свалилась, сумка в сторону отлетела. А они уже сверху, над ней, тянут, дубинками замахиваются. В душе все перевернулось. Она же по возрасту как мать мне. Мне мать, им — бабушка уже, возможно. Подлетела к ним, маска эта дурацкая на лице сказать не дает, кричу в лицо прямо: «Вы матерей наших бьете? Матерей наших бьете? Когда вы поймете, что перед вами — народ! Вы против кого идете? Повернитесь к нам спиной, станьте лицом к врагам, защитите нас!» Смотрит на меня сначала, а потом — глаза в пол. Не хочет слышать. Продолжаю что-то кричать. А он мне: «Чего вы горло дерете?». Да потому деру, чтобы дошло до вас, что не мы враги. Не здесь нужно искать.

Ушел.

Села на ступеньки. Девочка рядом. В глаза газ попал. Кто-то дал воду, стало хуже. Мужчина какой-то кричит — молоко нужно, не три водой. Нельзя. Нашли молоко, увели вниз промывать.

Зачищают площадку. Прогоняют всех. Машут дубинками. Но уже не бьют.

Сижу.

Смотрю на все это. Не могу уйти. Не могу заставить себя встать под дубинку и уйти. Склонить голову, вжать голову в плечи, сгорбиться. Я на своей земле. Я на своей земле. Я в первый класс по этой улице ходила. В доме за спиной моя нянечка жила, когда мама в магазине работала. 5-й гастроном когда-то назывался.

Это моя улица. Моя. Я не уйду. По крайней мере, не так. Не под дубинкой.

Уйду сама, когда захочу. Когда посчитаю нужным уйти. Когда сама приму решение, что мне уже пора уйти.

Сама приму решение.

Окрики слышу: «Освободили площадку!»

Прогоняют всех, кто рядом. Многие препираются: «А куда вы мне разрешите идти? А вот туда вы разрешите мне идти?»

С издевкой спрашивают, смеются над ними. А они — власть.

Нет, не так.

Они — не власть. У них — приказ.

Подходит.

- Освободите площадку! Уходите!

Глаза поднимаю, смотрю на него. Молодой, лет до 30-ти. Глаза красивые. В них — приказ. Зачистить. Всех, любой ценой.

Смотрю на него, он на меня. Молчим.

- У меня сердце болит, - говорю. Перестанет, уйду.

- Освободите площадку!

Уже сталь в голосе. У него же приказ.

- У меня сердце болит, - повторяю. Перестанет, уйду.

- Освободите площадку! - а голос уже дрогнул. Стали нет. Не знает, что делать. Не привык, что перечат.

- Если я встану, то упаду. Хотите, чтобы я здесь упала? Что будете со мной делать?

Растерянность. Полная. Уйти не может. Ведь — приказ. Тронуть не может. Я его не боюсь. Я не смеюсь над ним, не обзываю, не кричу.

Я не боюсь.

Это моя улица. Я по ней ходила, когда училась в первом классе. Я уйду только сама. Не под дубинкой.

Откуда-то женщина справа. Откуда взялась? Я ее не видела.

- Она таблетку приняла. Сейчас подействует, и она уйдет.

Поворачиваюсь к ней. В глазах — благодарность. Солидарность. Осознание, что не все потеряно.

Не запугали.

Не всех.

Сижу. Женщина ко мне подходит, рядом становится.

И он уходит.

Не зачистил. Не исполнил приказ.

Ушел.

Уходим и мы. Уже вдвоем. Не знаем друг друга, но мы — вместе.

Сейчас вся страна вот так, не зная друг друга — вместе.

Сверху крики с балконы: « Ну что, усрались, змагары?»

Бог вам судья. Время все расставит по своим местам.

Женщину зовут Лариса, она из-под Минска, пенсионерка. Город не знает, но хочет к Роме, на площадь Перемен. Дорога под мостом на Пушкина перекрыта, до переезда километра полтора. «Дойдете?» - спрашиваю.

«Дойду, конечно!»

Вышли на Лынькова. Между гаражами и мостом народ шныряет. Наверное, лаз. Идем туда. Дырка в заборе. Мужчина рядом смеется: Ну вот, сейчас нам припишут повреждение имущества. Будет еще и за это платить»

Перелазим через пути, выходим в Веснянку. Нужно идти к Орловке, дворами не пройдешь — впереди манеж, за ним — Свислочь.

На Орловке могут взять. За что? Думаю, объяснять не нужно. За то, что идем не в идеологически верном направлении.

Поравнялись с судом, когда услышали взрывы гранат.

Навстречу семья с девочкой лет девяти. Малышка маме в грудь уткнулась, сжалась вся, трясется всем телом.

- Это не настоящие гранаты, не бойся. Это — светошумовые.

Папа успокаивает дочку в мирной Беларуси в 21 веке, в центре Европы.

Свободная страна. Мирное время.

После перекрестка за больницей уже стоят. Много. Очень много. Просто очень-очень много.

Как же они нас боятся! Пол-Беларуси стянули, чтобы задушить, забить, заставить замолчать. Гаишники молчаливые на перекрестке, как столбы. Для чего стоят? Люди дорогу переходят так, как им хочется, никто на светофоры не реагирует. Стоят. А должны следить за Правилами дорожного движения.

Но ведь — приказ. Не этих брать, брать других.

Заходим на Площадь с тыла.

Здравствуй, Рома.

Красиво, торжественно очень. Забор заплели цветами. Бело-красно-белое море цветов. Они везде, со всех сторон, их тысячи.

И наши флаги. И портреты Ромы. И люди: смелые, решительные, красивые, культурные.

Мы пришли к тебе, Рома.

Прости нас.

Вдруг голос слева «В сцепку!»

Оборачиваюсь.

Чернь рядом. Много. По центру — с ружьем.

В кого стрелять будешь? В нас? За что?

А, забыла. Приказ.

Ну что ж, у вас приказ.

А я?

- Я выхожу!