Александр Отрощенков: «Худшее в тюрьме - это не быт, а потерянное время»

Бывший политзаключенный делится тюремным опытом.

Amnesty International признала Александра Отрощенкова узником совести. Под давлением мирового сообщества 14 сентября 2011 года Лукашенко помиловал его. Александр рассказал украинскому изданию «Тиждень» (перевод - charter97.org) об издевательствах и другие испытаниях, с которыми сталкиваются «политические» в белорусских тюрьмах

Во время президентских выборов 2010 года в Беларуси журналист и общественный деятель Александр Отрощенков был пресс-секретарем экс-кандидата в президенты Андрея Санникова. Арестовали Александра на следующий день после массовых протестов против фальсификации выборов в Минске и осужден на четыре года лишения свободы в колонии усиленного режима «Витьба-3». В свое время за политическую деятельность его уже исключили с факультета международных отношений Белорусского госуниверситета. В 2001-2006 годах он был членом движения ЗУБР, а после организации гражданской кампании «Европейская Беларусь» работал ее пресс-секретарем.

Впоследствии из-за санкций со стороны ЕС белорусский правитель обвинил в их введении своих политических оппонентов за рубежом и запретил им выезжать из страны. Весной 2012 года Отрощенкова, который планировал дать интервью в Москве и вылететь оттуда в Брюссель, чтобы встретиться с представителями Еврокомиссии, и еще двух белорусских оппозиционеров сняли с поезда Минск - Москва в Орше, где впоследствии судили за мелкое хулиганство и оштрафовали.

Александр Отрощенков рассказал украинскому журналу подробнее о времени, проведенном в тюрьме после президентских выборов.

- Читал Брэдбери, Азимова, учился, играл в баскетбол, смотрел «Звездные войны». До 2010 года не считал, что занимаюсь политикой. В молодежной организации ЗУБР я требовал честных выборов и освобождения политзаключенных и не считал эту деятельность политической. Впервые вышел на акцию, когда исчез Юрий Захаренко, а затем — Виктор Гончар и Анатолий Красовский. Стало ясно, что страна движется совершенно не в том направлении. Тогда учился в университете на факультете международных отношений и понимал, что гайки в стране закручиваются. А специальность, которую получал, становится ненужной. Понял, что надо делать все, чтобы политики и патриоты перестали исчезать. Следует принимать участие в акциях, распространять информацию, доносить что-то до людей. Ведь за то, что происходит в стране, несет ответственность каждый ее гражданин.

Политика началась, когда я стал пресс-секретарем Андрея Санникова, кандидата в президенты на выборах 2010 года. Но для меня это было естественно: когда горит дом, хватаешь ведро и бежишь его тушить. Когда в стране убивают людей по политическим мотивам, приходишь туда, где можешь что-то изменить.

В течение того года доходы белорусов уменьшились втрое. Но особого недовольства заметно не было. Люди слишком боятся спецслужб и милиции, которой на душу населения больше разве что в Северной Корее.

Когда 19 декабря 2010 я шел на площадь, знал, что вероятность ареста есть. Я был там вместе с достойными людьми, со многими друзьями, которые нашли в себе смелость требовать лучшей судьбы для своей страны.

Прочитанная в юности лагерная проза - Шаламов, Солженицын - стала известной ценностной подготовкой к колонии, в которой я провел полгода. Но неволя всегда меняет жизненные ориентиры. Поэтому не думаю, что к аресту и к тюрьме можно было как-то подготовиться. Есть общие правила, но в любом случае это совершенно новые переживания. Инструкции тоже не составишь. Это такой же личный опыт, как рождение и смерть. Подробно описать его словами невозможно.

Ежедневно во время ареста в «американке», следственном изоляторе КГБ, меня подвергали болезненным и унизительным физическим процедурам. Мне приказывали брать все свои вещи, матрац, постельное белье, подушки и идти с ними в спортзал, специально освобожденный для издевательств, через колонну людей в масках. В спортзале говорили, что я слишком медленно шел, и заворачивали, заставляя проделывать тот же путь до семи раз. Так побегаешь с 25 килограммами туда-сюда. Затем по приказу этих людей становишься, широко разведя ноги и руки лицом к стенке. Открывают окно. На улице - 15 - 25 градусов мороза. Стоишь голый, почти на шпагате. К тебе сзади подходят, толкают палками, щелкают над ухом электрошокером. 40 минут. Час. Чувствуешь дыхание этих людей в затылок, смех, ругань.

Потом появляется оперативный работник, интересуется, все ли у тебя хорошо. Говорит: «Ну, что же это такое происходит - ты же знаешь, что все можно поменять? Ты можешь встретить Новый Год дома, с родными - они так по тебе соскучились. Все в твоих руках. Будь откровенным со следователем». Хотели, чтобы я дал любые показания против Санникова. Я отказывался что-либо говорить без адвоката, а адвоката ко мне не пускали. «Твоя позиция - деструктивна. Ты сам себе вредишь». Предлагали рассказать какую-то крамолу о других белорусских политиках - о Дмитрии Бондаренко, Николае Статкевиче. «Не хочешь говорить - напиши письмо» или «Давай наладим обмен информацией. Выйдешь - занимайся тем же, чем и занимался. Мы будем тебе помогать». Давали мне все возможности для компромисса с совестью.

Когда жена другого политзаключенного Дмитрия Бондаренко поблагодарила меня за то, что я не дал показаний против ее мужа, я не принял этой благодарности. Как можно оговорить человека, с которым ты более десяти лет бок о бок добиваешься свободы для своей страны?

Мне постоянно внушали мысль, что все про меня забыли: «Твоя жена - легкомысленная. Год-другой подождет и все». А один охранник КГБ невольно подбодрил, «донеся» предательские, по его мнению, слова моей жены: «Пусть сидит, сколько нужно».

Я не признал своей вины и получил четыре года колонии строгого режима. Было ощущение, что придется отсидеть все, если не больше. Помогли выдержать поддержка и осознание того, что за меня борются близкие, друзья, незнакомые.

Зона была в чем-то специфична. Каждый третий - бывший сотрудник силовых структур: спецназовцы, пограничники. Остальные - бытовые убийцы, наркоманы и алкоголики, поэтому блатных понятий как таковых не было.

Как и во всей Беларуси, много несправедливо и несоизмеримо осужденных людей. Почти все дела рассматривались с грубыми процессуальными нарушениями. Судьи часто одобряют те решения, о которых им говорят младшие офицеры милиции, участковые. Людей сажают на восемь лет за поступок, который в других странах даже не является административным. Жизнь одна, и я считаю, что восемь лет можно получить только за что-то очень серьезное. Хуже всего - это то, что, попав на зону, ты полностью зависишь от полуграмотных охранников.

В тюрьме почти нет сторонников действующей власти, большинство ее люто ненавидит. За все время слышал один положительный отзыв о Лукашенко. Да и то это могло быть связано с тем, что через несколько дней рассматривался вопрос о досрочном освобождении того заключенного.

Я быстро адаптировался. Очень помогает то, что постоянно надо решать всевозможные бытовые вопросы. Сразу начал считать время до свободы: две недели - это 1% срока. За решеткой дни тянутся долго, а недели летят быстро.

Пытался воспроизводить картину по информации, которая доходила до меня очень опосредованно. Например, из заметки о политике в спортивной газете. Если даже туда прорывалась политика - значит в стране что-то происходит.

Хуже всего в неволе - это не быт, а потерянное время и ненужные нормальному человеку навыки. После отсидки стал невольно замечать чужие вредные привычки - например, чревоугодие и чрезмерное влечение к алкоголю. Ведь в зоне любая твоя слабость может быть использована против тебя.

Трудно просыпаться, когда снится дом. Открываешь глаза, а перед тобой чужие бритые люди.

Знаю, что в Украине сейчас тоже есть люди, заключенные за свои убеждения. Секретных рецептов помощи политическим заключенным нет: это поддержка, публичность, борьба за них на всех уровнях - внутреннем и международном.

Заключенным важно ощущение того, что их дело не было напрасным. Нельзя допускать, чтобы власть исподтишка творила беззаконие. Надо доставать каждый случай на поверхность, через гласность оказывать давление на тех, кто совершает это беззаконие. Их близким очень нужны проявления солидарности, пусть даже незначительные, бытовые.