Заложники площади

Белорусские политзэки могут выйти из тюрьмы — но не на свободу.

30 сентября на пресс-конференции по итогам саммита «Восточного партнерства» в Варшаве премьер-министр председательствующей в ЕС Польши Дональд Туск заявил: Евросоюз готов предоставить Беларуси до $9 миллиардов финансовой помощи. Для этого власть должна освободить и реабилитировать политзаключенных, установить диалог с оппозицией и гарантировать проведение свободных выборов. Первое из этих условий уже выполняется: за последнее время на свободу вышли больше 20 политзаключенных. Как и предполагала оппозиция, осужденные по делу о массовых беспорядках после выборов 19 декабря оказались заложниками, за головы которых ведется торг с Западом.

На стене в офисе минского комитета защиты репрессированных «Солидарность» висит десяток распечатанных на принтере портретов. Дмитрий Дашкевич, Андрей Санников, Николай Статкевич, Дмитрий Бондаренко — осужденные по делу о массовых беспорядках 19 декабря (в Минске их называют «декабристами»), все еще сидящие в тюрьме; Павел Северинец — его отправили на «химию» (исправительные работы на другом конце страны); Алесь Беляцкий (глава правозащитного фонда «Весна»), он еще ждет суда. Дмитрий Усс — его освободили совсем недавно.

Свои портреты вышедшие на свободу «декабристы» торжественно снимают сами. Первыми пришли девять молодых людей, подписавших прошение о помиловании на имя Лукашенко. Потом — еще 11, освобожденных президентским приказом с формулировкой: «Руководствуясь принципами гуманности». В Беларуси ходят слухи, что кто-то из них о помиловании тоже попросил, но кто — неизвестно. Спрашивать об этом в Минске не принято и, кажется, почти неприлично.

Как уверены в Беларуси, по тому, кто из кандидатов в президенты сидит в тюрьме, можно сделать выводы о том, как на самом деле распределились голоса на выборах 19 декабря.

В Минске наступило временное затишье. Все ждали, что после 1 сентября продолжится исключение из университетов студентов, задержанных на акциях оппозиции. К удивлению всех, даже завзятым диссидентам дали пересдать хвосты. Конечно, уроки идеологии в школах и вузах продолжились, на первых в году родительских собраниях учителя предупреждали, что не стоит участвовать в противозаконных акциях — ни родителям, ни детям. Но это для Беларуси не новость.

Закончились летние молчаливые акции, на которых люди собирались и дружно хлопали в ладоши на площадях; отсидели 15 суток «за хулиганство» их участники. И Минск замер.

На прошлой неделе сразу в двух чтениях были приняты поправки в «Закон о массовых мероприятиях». Теперь незаконным станет распространение информации о митингах (в том числе и через социальные сети) до получения официального разрешения на них. А к пикету приравняется любое собрание людей для какого-либо «действия или бездействия». Минчане только успели отсмеяться, что теперь придется садиться на 15 суток даже за ожидание автобуса, как слово «бездействие» депутаты смущенно убрали.

Сюжет про новый закон Первый канал белорусского телевидения показал между репортажем о врачах-убийцах в Украине и сообщением о новой моделе iPhon’а. Закон усилит безопасность граждан, утверждал корреспондент.

«Стану тебя на колясочке возить»

— А может, вы завтра придете? Сегодня у нас с мужем годовщина свадьбы, думала вечером посидеть с подружками, отметить…

Голос Ольги Бондаренко звучит бесцветно. 27-летие свадьбы ее муж Дмитрий Бондаренко (43 года, координатор кампании «Европейская Беларусь», член команды Андрея Санникова, — два года общего режима) встречает в тюремной больнице Могилева.

Еще в СИЗО КГБ у Бондаренко обострилась грыжа позвоночника. Он и раньше прихрамывал, а после полугода тюрьмы грыжа перекрыла нервные окончания. Дмитрий полностью перестал чувствовать правую ногу, стал прихрамывать еще и на левую, начались постоянные боли. Несмотря на это, его заставляли часами стоять на растяжке (максимально расставив ноги), пользоваться тюремной парашей, спать на верхних нарах и держали на цепи в карцере. Спохватились в КГБ спустя полгода. Заключенному сделали МРТ, анализ крови и срочно положили в медсанчасть. А в июле поставили перед выбором: или этап в колонию — или немедленная операция позвоночника в тюремной больнице. Сейчас Ольга говорит, что это было самое страшное за все время с ареста мужа.

«Может, на свободе и возможны были бы другие варианты, но здесь ехать в «зону» с больной и «кривой» ногой невозможно. Всё в руках Божьих», — написал Дмитрий жене и согласился на операцию.

А дальше роль рук Божьих взяла на себя Ольга. Она подключила Красный Крест, заставила писать о нем журналистов всего мира, обошла все минские больницы, нашла лучшего в стране специалиста по нейрохирургии, прорвалась к нему на прием, рассказала о ситуации мужа.

— Какой этап?! — возмутился врач. — С вещами на выход! Да он же упадет!

— А кого это интересует?! — не выдержала Ольга.

В общем, каким-то чудом ей удалось перевести мужа на операцию в обычную больницу. По словам Ольги, в палате круглосуточно дежурили три охранника, они же попытались прорваться в операционную. Чтобы забрать пациента, в больницу приезжал лично министр здравоохранения Беларуси.

После операции Дмитрию нельзя сидеть, много ходить, поднимать тяжести. «Расширенный анализ крови подтвердил проблемы с печенью. Какие-то проблемы с поджелудочной железой. Короче, одно лечится, другое калечится… Операция спасла от пареза левую ногу, но правая ведет себя очень странно, и меня это беспокоит. Может, и доживу до нормальной реабилитации на воле…» — написал жене Бондаренко.

— Дима еще по опыту армии говорил: если вы попали в систему, не надо бороться, надо к ней приспосабливаться, — вспоминает Ольга. По ее словам, к тюрьме муж готовился заранее, даже предупреждал сотрудников штаба: «Если что, валите всё на меня». «Что» не обсуждалось, но чем могут закончиться выборы, понимали все.

Еще Ольга знает, что адвокат обсуждал с мужем разные стратегии поведения в СИЗО, но, попав на первый же допрос, Бондаренко говорил три часа, рассказав, что он думает про результаты выборов и где он видел всё это КГБ. «Адвокат говорит, Диму было не остановить, он был «как бронетранспортер на ходу», — с гордостью пересказывает она.

15 сентября Ольга получила первое в колонии свидание с мужем. «Иду к тебе по двору — а вокруг пространство, свет», — радовался тот. Оказалось, в тюремной больнице на прогулки не водят.

На встрече Бондаренко обмолвился жене, как именно его заставляют подписать прошение о помиловании. Первый раз убеждали спокойно. Второй — предложили подумать о семье, здоровье; намекнули, что хватит валяться на койке и пора идти на работу в отряд.

— Наверное, ТАМ они находят к каждому свой подход... — задумчиво говорит Ольга. — У кого-то это — дети, у кого-то — бизнес, у мужа — здоровье. Ему больше всего инвалидностью угрожали. А я сказала: «Ну ничего. Если что, стану тебя на колясочке возить». Дима вроде бы успокоился.

…Мы сидим на кухне, Ольга варит кофе, раскладывает на тарелку печенье.

— Знаете, мне иногда кажется, что скоро все изменится, — тоскливо говорит она. — Не надо европейских кредитов, не надо этой торговли. Мне Дима так сказал: лучше я умру тут, чем с помощью меня будут торговаться.

— Вы тоже так думаете? — осторожно спрашиваю я.

— Я тоже так думаю, — говорит Ольга.

А где тут 58-я?

— …Приходит ко мне в тюремную больницу человек в штатском, приносит приказ: помилован президентом, руководствуясь принципами гуманности, подпись: 01.10.2011. Даже час стоял: 19.00. Ну я подписал. Дают мне паспорт, ровно в семь выхожу на улицу. Телефона у меня нет, денег нет, надо идти пешком. Снял тюремную робу, остался в свитере, зэковских штанах — ну вроде как рабочий со смены идет. Прихожу домой, никого нет. Жене от соседа позвонил…

В могилевской колонии Дмитрий Усс (40 лет, бывший кандидат в президенты — пять с половиной лет усиленного режима) плел гамаки. Гонорар за гамак — 1300 белорусских рублей (7 русских), в месяц можно заработать 60 тысяч (335 руб.) Надзиратели называли Усса «наш президент» или «58-я статья». «А где тут 58-я?» — окликали на зоне.

Усс говорит несколько заторможенно, словно удивляясь своим словам. Несколько лет назад он перенес тяжелую операцию, долго был в коме. В могилевской колонии у него обострилось давнее неврологическое заболевание, стало подниматься давление. Комиссия дала вторую группу инвалидности.

Первый день в СИЗО КГБ, по словам Усса, ему пообещали, что разорят бизнес (Усс возглавляет издательство «Тривиум», выпускает большинство белорусских атласов и карт). Потом начали вызывать на допросы ночами, выдергивая из камеры каждые два часа. Нет, не кричали: «Как они на меня кричать будут? Они же мальчишки!» — но предложили обвинить в организации массовых беспорядков бывшего кандидата Николая Статкевича. Когда отказался, пообещали надолго закрыть.

— Ну и признали меня виновным в насилии над личностью, погромах, поджогах, — без выражения перечисляет Усс. — Кагэбэшники по пятам ходили, но ни одного свидетеля против меня не нашли. Хотя на суд я все равно с вещами пришел.

Дмитрия освободили внезапно, словно спешили. По его словам, подписать прошение о помиловании даже не предлагали. Еще летом велели, правда, написать обычную бумагу: мол, обязуюсь встать на путь исправления и подчиняться приказам администрации. Осужденный Усс встать на путь исправления вежливо отказался.

Теперь бывший кандидат обязан сообщать о поездках за границу, в любое время суток пускать в свой дом людей в форме и не имеет права попадать в нетрезвом виде в милицию.

Как и всех, кого выпускали внезапно и рано, Усса заподозрили в сотрудничестве с КГБ. Развеял подозрения лично президент Лукашенко.

На пресс-конференции в пятницу он среди прочего заявил: «Один написал заявление о том, что он психологически истощен. Ну поместили его в больницу, провели обследование. У него степень шизофрении, дали ему вторую группу инвалидности. Нельзя же держать в тюрьме больного».

В Минске выдохнули: значит, не стукач. А Дмитрий обиделся.

Тапочки жизни

— По-настоящему стало страшно, когда люди в черном забрали меня голым из реанимации…

По дороге на митинг 19 декабря на колонну сторонников Владимира Некляева (65 лет, известный белорусский поэт и прозаик, кандидат в президенты — два года лишения свободы с отсрочкой приговора на два года) напали неизвестные, Некляева били дубинками по голове. «Скорая» увезла его в больницу, врачи диагностировали черепно-мозговую травму и сотрясение мозга.

— …И вот лежу я под капельницей, врываются какие-то бандиты и волокут меня наружу. Не надо быть литератором, чтобы представить: возможно, люди, которые тащат тебя голым на 30-градусный мороз, просто знают, что одежда тебе больше не нужна?

Как вспоминает Некляев, больница была около Минской кольцевой дороги. Когда люди в черном засунули его в машину, всё, на что хватило сил, — сориентироваться, куда она повернет. Направо — значит, в город, налево — значит, в лес.

— Поворачиваем направо. Смотрю, куда-то меня приносят, волокут куда-то в подземелье. Меня вынесли на одеяле, я закутался в него, сижу, дрожу. И тут заходит человек в военной форме, смотрит на меня, уходит, возвращается — и приносит мне тапочки. Я был счастлив! Тапочки — это значит жизнь. Не знаю, испытывал ли я такую радость когда-нибудь еще.

Оказалось, это был СИЗО КГБ.

Самым тяжелым периодом, вспоминает Некляев, были первые дни ареста.

Сначала Владимиру шили дело о шпионаже. Предлагали, по его словам, сдать агентуру: сначала русскую, потом польскую. «Пришлось придумать себе агентуру. Кажется, не поверили». Затем пытались завербовать («Мы создадим вам лучшие условия для политической деятельности»). Потом показывали ложные доносы других кандидатов, предлагая настучать в ответ. В первый же день спросили: «А вы хоть знаете, что за вами трупы?» Никакой информации с воли в СИЗО не доходило, что произошло на площади, Некляев не знал.

Дальше был домашний арест, который оказался вовсе не похож на свободу. В первую же ночь один из двух конвоиров поставил в спальне Некляева и его жены стул.

— Я ему говорю: как мы можем спать, когда вы тут сидите? «А я поставлен государством, чтобы не давать вам, преступникам, спокойно спать», — ответил тот.

Никто из политзаключенных или их родных не жалеет, что вышел на площадь. Спрашиваю Некляева, считает ли он себя победителем.

— Безусловно, ситуацию в стране мы изменили, причем необратимо. Пусть это и не победа, но успех. Победа — это когда ты ставишь себе цель прийти к власти и к ней приходишь. Всё остальное… Я потерпел поражение. Что выборы будут подтасованы, было понятно, но я надеялся, что я смогу с этим совладать за 4—5 дней.

Некляев, наверное, единственный из кандидатов, кто «тюремного» окончания выборов не ожидал: «Все внешнеполитическое ведомство полтора года работало над созданием моста Беларусь — Европа. Процесс шел активно, и я не мог предположить, что его решат разрушить в один день».

…У Некляева звонит телефон. Он долго извиняется перед собеседником, поворачивается ко мне:

— Вот, довела эта политика. Три месяца обещаю композитору слова для песни!

Мертвая тишина

Вечер четверга, центральный телеграф Минска. Марина Адамович ставит на весы небольшой пакет, бросает лист упаковочной бумаги. Выжидает и аккуратно, едва касаясь, кладет сверху крошечный листок с маркой и адресом. Стрелка весов еле заметно дергается, смещаясь: ровно 2 килограмма. Первая за пять месяцев бандероль в колонию мужу.

О том, что происходит в колонии Шклова с Николаем Статкевичем (55 лет, бывший кандидат в президенты — шесть лет строгого режима), не известно почти ничего. Если на кого-то давят угрозой детям, бизнесу или здоровью, на семью Статкевича давят неизвестностью.

Звонить домой Статкевичу не разрешают, свиданий не дают. И даже не потому, что официально они с Мариной не женаты (расписаться в тюрьме нельзя: паспорт Статкевича якобы потерялся в суде), а потому что свидания ему в принципе не дают.

Последнее письмо от мужа Марина получила 4 августа, а дальше, по ее словам, началась «мертвая, глухая тишина».

Когда из пересыльных тюрем поступали известия об угрозах Санникову и Дашкевичу, Марина вообще не знала, жив ли ее муж. Все известия о нем доходили от заключенных той же колонии или их родных. Они передавали, что Статкевич живет в общем бараке на сто зэков. Что письмо Статкевича жене вслух зачитали всему отряду, а во дворе колонии демонстративно спилили спортивный турник, на котором тот занимался (после 24-дневной голодовки в СИЗО КГБ Статкевич пытался восстановить мышцы). Что при работе на лесопилке (главное производство шкловской колонии) он сильно повредил руку; гипс уже снят, но сустав работает плохо. Что, несмотря на травму, его положили на верхние нары и 19 сентября снова отправили на лесопилку. «Я и не знал, что в Беларуси растут такие толстые сосны», — передал он.

Еще известно, что шмонают бывшего кандидата в президенты каждый день. Ищут, как объяснили Марине, еду: в передачах с воли Статкевичу отказывали, и подкармливать его стали сокамерники.

Первая за все это время встреча с адвокатом состоялась в прошлую среду. Разговор велся по телефону, через стекло, надзиратели несколько раз вырубали связь — зато Марина теперь точно знает, что ее муж жив.

Давление на него началось 7 июля. В этот день президент страны посетил расположенную прямо за стеной колонии шкловскую бумажную фабрику. Там он заявил, что никаких политзаключенных в стране нет, за массовые беспорядки осуждены 28—30 человек, торговать ими никто не собирается. «А если в ЕС их хотят к себе забрать — завтра билет выпишем и отправим, не вопрос», — добавил президент.

С тех пор, как Николай сел, его дом дважды обыскивали, Марину выгнали с двух работ и после одиночного пикета в защиту мужа на сутки арестовали. За ней до сих пор ходит наружка, и «тихари» (так зовут в Минске сотрудников ГБ) иногда без стеснения садятся рядом на скамейку.

— Вы заметили, сколько на улицах крепких коротко стриженных молодых людей? — Мы сидим в холле большого торгового центра, и Марина долгим взглядом провожает веселую толпу. — В последнее время меня трясет от ненависти, когда я их вижу. Каждый раз приходится справляться с собой.

В среду через адвоката Николай попросил передать Марине, что рассчитывать на его быстрое освобождение не стоит. Марину вообще злит этот торг.

— Это поражение, — говорит она. — Того, ради чего мы вышли на площадь, того, ради чего сидят люди, мы так и не получили. Всех..